Несколько лет назад я присутствовал на телемосте с журналистом-эмигрантом Александром Генисом, известным по своим передачам на радиостанции «Голос Америки». На этот раз он сетовал на упадок культуры в постсоветской России. Я у него спросил: чем он объяснит, что это произошло при наличии демократических институтов, тогда как в советскую эпоху культура переживала расцвет, даже несмотря на отсутствие демократии (в том смысле, в каком её понимает Генис)? Журналист сослался на инерцию Серебряного века. Дескать, предпосылки этого культурного развития вызрели еще в дореволюционную эпоху. Однако, ему, как либералу, должно быть известно, насколько слабы были демократические институты при царе (вспомним судьбу периодически разгоняемой Думы). Во-вторых, разве деятели Серебряного века (А. Блок, С. Черный, А. Белый, М. Горький, В. Брюсов и т.д.) не были критично настроены по отношению к тогдашнему режиму и разве они – каждый по своему – не готовили революционный взрыв 1917 года? Как образованный человек А. Генис это должен знать.
Одним словом, мой вопрос остался без ответа.
А спрашивал я ни о чём ином, как об условиях культурного развития. Но культурное развитие происходит всюду и всегда. Строго говоря, политические и экономические факторы на поголовье гениев и талантов не оказывают существенного влияния. Следовательно, речь нужно вести не о количестве выдающихся деятелей культуры в конкретную эпоху, а о том, при каких условиях они оказываются общественно необходимыми. Можно сказать так: это вопрос не о тех, кто непосредственно создает культуру, но, прежде всего, о тех, кто ее осваивает, не о писателях (музыкантах, поэтах, режиссерах и т.д.), а о читателях, слушателях, зрителях. При каких социальных условиях общество нуждается в культурном развитии, а при каких – нет? Не случайно либерал Генис мне не ответил. Ответить на этот вопрос очень сложно тому, для кого человеческая жизнь исчерпывается политикой и экономикой. Носитель буржуазной или бюрократической идеологии не может себе представить человека иначе, как в роли производителя или распределителя меновых стоимостей или в роли исполнителя инструкций. Всякое иное человеческое поведение им осуждается как «тунеядство» и «стремление к халяве». Он смотрит на человека с точки зрения политики и экономики, которым ни поэзия, ни музыка, ни живопись или кино не нужны или нужны только в виде украшений того, что само по себе красивым не является.
Когда же человеческая жизнь исчерпывается только политикой и экономикой? В периоды нехватки всего самого необходимого, в периоды выживания. Если вы голодны или неуверенны в завтрашнем дне – вам не до музыки или стихов. Поэтому Маркс считал, что самое главное богатство человека – это его свободное время и что человеческая свобода (а, следовательно, и творчество) начинается там, где кончается экономика и политика и где имеется хотя бы относительный избыток.
Стало быть, культура напрямую связана с социальным вопросом. Она распространяется вширь только при одном условии: у людей сформирована потребность в ней. А это возможно только при наличии у них свободного времени и достатка. Тогда они думают не только о том, как выжить (как выгоднее продать свою рабочую силу, сделать карьеру или получить больше прибыли), но и о том, как культурно, то есть, многообразно и осмысленно, насладиться жизнью. Критерием общественного прогресса может быть только это.
Трудно назвать другое общественное событие XX века, столь прогрессивное по этому критерию, нежели Великая Октябрьская революция. Она создала политические условия для возникновения первой в мире перераспределительной системы, системы социальной защиты и социального обеспечения. Никакие издержки советской истории не перечеркнули этого завоевания Октября. Все остальные достижения Советского государства – от космических полетов до «мирного атома», представляются второстепенными или производными от него. В нем кроется человечность революционных преобразований, происходивших в Советской стране, какими бы трагическими событиями они не сопровождались.
Благодаря системе социальной защиты впервые в человеческой истории огромные социальные слои оказались освобожденными от гнета экономической нужды. Прежде всего, это – молодежь и дети. Их социальная энергия сосредоточилась на образовании и культурном потреблении, что стимулировало развитие детской и юношеской литературы, кинематографа и спорта. Вряд ли в какой другой стране снималось такое количество фильмов для детей, как в Советском Союзе, вряд ли в какой другой стране писалось для них столько книг. Причем, книг и фильмов высшего качества. Так же экономически защищенными оказались старики и инвалиды. Иначе говоря, все те слои, которые наиболее бедствуют не только при капитализме, но и при первобытном строе. В этом смысле капитализм воспроизводит логику Каменного века: тот, кто не способен участвовать в общественном производстве, должен умереть.
Октябрьская революция прервала эту варварскую традицию. Социализм впервые в национальном масштабе реализовался практически не как единая фабрика-завод (что, как оказалось, в пределах индустриального производства невозможно), а как институт социально-ориентированного перераспределения. Перераспределительные системы зарубежья, возникшие позже, так или иначе, явились лишь подражанием этому наиболее удачному эксперименту большевиков. В 1980-х годах они оказались свернутыми неолиберальными правительствами. Следствием политики неолибералов стало не только уничтожение Советского Союза, но и нынешний мировой экономический кризис. Тем самым мир вернулся к точке, определявшей развитие индустриальных обществ в XX веке – к противоречию между общественными потребностями и экономической моделью. Последняя заимствована из XIXвека, когда промышленное производство только становилось, а первые сформированы на основе его преодоления, как «постиндустриальные» потребности. И когда человечество дозреет до разрешения этого противоречия, без опыта большевиков оно уже не обойдется.
