Музыкальная комедия, да еще такая, где музыка была бы неотъемлемой частью действия, по нашим временам - большая редкость. А потому понятен интерес широкой публики к фильму В. Тодоровского ?Стиляги?. Прибавьте к этому интересу еще и ностальгию, которую испытывает ныне поголовно всё общество (действие происходит почти уже в баснословном 1955 году), и вы поймете, что кассовый успех фильму обеспечен. Хотя никакой ностальгии в нем нет, напротив, он рисует советское прошлое самыми черными красками в традициях американского кино времен ?холодной войны? - по пропагандистским западным лекалам.

Был, скажем, такой французский фильм ?Ниночка?. В нем рассказывалось, как некая русская красавица ? агент КГБ, попав на Запад и вкусив прелестей райского капитализма, а к тому же еще влюбившись в насквозь буржуазного парижанина, совершенно преобразилась, сбросив личину праведницы и оказавшись женщиной ?без предрассудков?.

Здесь ? та же история. Некий юноша порывает с комсомольской ?муштрой?, влюбившись в накрашенную прелестницу из диаметрально противоположного лагеря. Этот лагерь ? ?стиляг? ? преподносится как оазис свободомыслия в тоталитарной стране. В чем заключается свободомыслие? В безумной смелости, с которой юнцы носят на голове кок, на шее ? пестрый галстук, а на плечах ? пиджак с невероятно объемными плечами. С той же смелостью девчонки мажут губы, клеят ресницы и наводят жирным черным карандашом стрелки не на веках, а на чулках. Естественно, среди молодых людей во все времена был какой-то процент ?пижонов?, отличавшихся преувеличенным вниманием к своей внешности. Пижон Лёвушка Толстой проводил часы перед зеркалом, приглаживая щеткой свои непокорные вихры. И представьте, не погиб морально и нравственно, а стал впоследствии великим писателем. Пижон Андрюша Тарковский приехал из геологической экспедиции с волосами ниже плеч, потому что привык стричься только в Метрополе, да и туда-то пошел не сразу, ибо не мог явиться к ?своему? парикмахеру без модного буклёвого пиджака. И что же ? он вырос в знаменитого кинорежиссера. В общем, болезни роста ? дело естественное. Из пижонов во все времена вырастали иногда дельные и полезные обществу люди. Но стиляга ? не просто пижон; это воинствующий, агрессивный потребитель шмоток со специфическим представлением о пользе как способе растительного, паразитического существования. Кстати, прелестница, обольстившая морально неустойчивого комсомольца, прозывается Пользой ? она живет исключительно инстинктом, а инстинкт требует самого яркого оперения, чтобы привлекать особей противоположного пола. Кому и какая от нее польза ? нетрудно догадаться. Справедливости ради надо сказать, что даже из таких особей нередко выходят обычные жены и матери ? и, кстати, фильм это продемонстрирует: Польза родит черного ребенка и выйдет замуж за отвергаемого поначалу комсомольца.

Этот заурядный мелодраматический сюжетец, разумеется, никого бы не заинтересовал, если бы не был положен на музыку-ретро, якобы взорвавшую социалистическое общество. Правда, не найдя сколько-нибудь заметных музыкальных ?провокаций? в джазовом репертуаре 50-х годов, автор фильма удовольствовался хитами 80-х. Эта вольность была списана на законы жанра. Как, впрочем, и многие другие вольности, допущенные в фильме. Когда двадцать домохозяек на коммунальной кухне одновременно что-то мешают в двадцати кастрюлях, водруженных на двадцать примусов, и при этом поют ? кому придет в голову поставить автору на вид, что к началу 50-х годов Москва была полностью газифицирована, а керосинки и примусы ушли в небытие. К чему эти скучные подробности, если перед вами мюзикл!

Когда черно-серые комсомольцы, заполнившие университетскую аудиторию, как солдатики, по команде встают и садятся, выражают единообразными жестами свое негодование предателем-отщепенцем, кто, возмутившись, скажет, что таких вот ?хунвейбинов? не было в советской Москве. Ему тут же возразят: это кордебалет, весьма уместный в мюзикле. Ну а налёт ?хунвейбинов?, лязгающих садовыми ножницами, на бедных стиляг, спасающих свои прически и галстуки,? это аттракцион, тоже позарез нужный мюзиклу. Ведь мюзикл ? это яркое, веселое, динамичное искусство.

Правда, действительность изображена в этом фильме серой, мрачной, тягомотной, но для этого он, собственно, и снимался. Ненависть и презрение к советскому прошлому пронизывают каждый эпизод ? автор не щадит ни отцов, ни детей. Интеллигентные отцы обречены на зрительское презрение ? один труслив и жалок, другой хамоват и высокомерен; только алкаш-работяга, обалдевший при виде черного ?внука? и вдруг упрямо заявивший: ?Наш!? ? способен вызвать что-то вроде симпатии, несмотря на то, что дал своему сыну ? герою фильма ? имя Мэлс, что означает ?Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин?.

Ну а сам Мэлс, его пассия Польза, вся их стиляжья компания, противопоставленная черно-серым роботам-комсомольцам? Далеко не всем симпатизирует автор. Большинство даже в его глазах балбесы и попугаи. Вся их краса и гордость в оперении. А что под оперением ? автор не заглядывает. Другое дело ? новообращенный Мэлс. Он должен стать рупором авторской идеи. ?Я всё тот же,? заверяет он свою бывшую подругу, ?хунвейбинку? Катю.? Это одежда другая. Нельзя же быть таким, как все. Мы разные, непохожие...? Предполагается, что, отколовшись от одинаково серых комсомольцев, Мэлс обрел индивидуальность и теперь отличается среди всех ?лица не общим выраженьем?. Но лица-то у него как раз и нет ? есть только маска, и она меняется вместе с одеждой. Носил серо-черную ?спецуху? ? глядел исподлобья, стиснув зубы. Надел пестрый галстук и пиджак с накладными плечами ? выпучил глаза и приоткрыл рот как бы от изумления, граничащего с обалдением.

Чтобы завоевать свою пассию, он осваивает буги-вуги и начинает вполне профессионально играть на саксофоне. Откуда у него исключительные музыкальные способности, позволившие безо всякой школы овладеть никогда прежде не виданным заграничным и инструментом, не имеет решительно никакого значения: это же мюзикл, герою положено играть на музыкальных инструментах, петь и пританцовывать.

Другой вопрос ? откуда взялся этот самый саксофон у бедного студента? Тут автор счел необходимым отступить от ?законов жанра? и в духе ?унылого реализма? показать, как юноша разгружает вагоны, получает деньги и выторговывает вожделенный инструмент на черном рынке. Так зрители прикасаются к жизненным реалиям: уголовные рожи выглядывают из подворотни. Черный рынок действительно существовал, но был вне закона, как рассадник преступности. А ведь именно на черном рынке приобретались все эти галстуки с обезьянами и штаны дудочкой. Ничего удивительного, что уголовщина в стиляжьей среде процветала. ?Легкие деньги? бывают только крадеными ? вот и происходило сращивание вольнолюбивых попугаев с криминалом. Как раз об этом шла речь в знаменитом фельетоне ?Плесень?, опубликованном в ?Комсомольской правде? в 1954 году. Вот уж подлинно материал для детективно-криминального сериала ? тут всё налицо: растление несовершеннолетних, бандитизм, убийство. А начиналось тоже с невинного шляния по ?Бродвею? и аперитива в ?Коктейль-холле?.

Но автор фильма не хочет знать о той громкой истории ? ему важно приравнять стиляжничество к социальному протесту. Хотя в сущности самому, наверное, ясно, что ни на какое гражданское противодействие ущербные молодые люди не способны. Это потом, спустя годы, на Западе из таких вот праздношатающихся балбесов власть имущие выпестуют и панков, и хиппи, и рокеров, дабы, превратив их в своего рода клапан, понемногу выпускать пар из кипящего социального котла. А к середине 50-х годов ?за бугром? до этого еще не додумались. ?Там нет стиляг?,? говорит Мэлсу приятель, вальяжный, дипломированный в МГИМО, Фред, отправленный всемогущим папашей ?на стажировку? в Америку.? Если бы мы в таком виде появились на улице, нас бы тут же отправили в сумасшедший дом?. Но обращенный в ?новую веру? Мэлс ? теперь уже Мэл, так будет американистее,? отказывается верить цинику Фреду, давно уже сменившему экзотический галстук и громоздкий пиджак на добротный, но безликий плащ и обыкновенную шляпу: а как же утверждать себя в черно-сером мире?

И вот финал: весь ?Бродвей?, сиречь современная Тверская, чуть не во всю длину обозримая с высоты съемочного крана ? от Пушкинской площади вплоть до самого Кремля,? забита современными панками. Камера опускается с небес и панорамирует шествие: размалеванные лица, какая-то ботва на головах, не люди, а овощи. В центре кипящей толпы ? отнюдь не постаревшие за полвека Мэл и Польза: они счастливы ? теперь они хозяева ?на Бродвее?, откуда их когда-то гоняли дружинники. Таким образом, любовная парочка из ?Коктейль-холла? вознесена на своего рода пьедестал, представлена чуть ли не прародительницей нескольких поколений nехt, более того, олицетворением новой, ?свободной?, хиппующей и панкующей Москвы. Оно и понятно: нынешняя Москва больше не столица великого государства, а какая-то площадка для непрерывных идиотских увеселений ? город живет от шабаша к шабашу, от фестиваля к фестивалю, от тусовки к тусовке. В финале мюзикл про стиляг, единственно счастливых в ?несчастной? Москве, неожиданно, возможно, вопреки воле автора, обернулся насмешкой над нынешней столицей, почитающей себя оплотом государственности, а на деле превратившейся в проходной двор, в отстойник для бродяг. Пойдите на ?Пушку? ? так называют они Пушкинскую площадь ? и сами в этом убедитесь.

В. Тодоровский неспроста выстроил панков на главной улице Москвы, где по сей день проходят многотысячные народные демонстрации. Он решил показать, кому в сущности принадлежит город. Вот этим беспутным и бездумным человекоовощам. Не пытайтесь изменить ход событий, не дергайтесь ? будьте как ?овощ?, и вам тоже станет легко. Такая вот вкрадчивая социальная контрпропаганда адресована молодежи. И хотя В. Тодоровский уверен, что возврата к социализму нет и не будет, он панически боится нынешних комсомольцев: ведь в душе он ? тот же стиляга.

Источник: общественно-политическая газета «Правда»